Глава 8

Мудрые люди сидят в штабах, особенно те из них, кто носит генеральские погоны. Назначив меня в транспортный полк, они легко вышли из затруднительного положения. Члены комиссии, расследовавшие обстоятельства катастрофы, не пришли к единому мнению о причинах одновременного отказа двух двигателей в полёте. Представители инженерной службы считали, что виноват скрывающий правду командир корабля. А опытные лётчики, работавшие вместе с ними, утверждали, что теоретически произойти может всё что угодно. Ссылаясь на постановление прокуратуры об отказе в возбуждении уголовного дела из-за недостатка улик они отстаивали мою невиновность. В результате этой несогласованности родился гениальный приказ, устроивший все стороны.
С официальной точки зрения, перевод боевого лётчика в транспортники было понижением по службе, а для меня это была награда, даже большая, чем орден или внеочередное воинское звание.

О таком назначении втайне мечтала вся лётная братия. Будь ты лётчик-истребитель, бомбардировщик, противолодочник или же в худшем случае вертолётчик, ты всегда мечтаешь стать лётчиком-транспортником. Только не всегда признаёшься себе самому и, уж конечно, не говоришь об этом вслух при сослуживцах. Лишь бросишь украдкой взгляд, полный зависти, на экипаж транспортников, зашедших пообедать в твою лётную столовую, и подумаешь: "Вот дурак-то я был, поступая в Тамбовское, или Барнаульское, или Борисоглебское, или в любое другое лётное училище. Не знал я тогда, - скажешь ты сам себе, - что существует Балашовское училище лётчиков транспортной авиации." А если и знал, то думал по молодости лет о его выпускниках не иначе как о "мешочниках". Ещё думал о том, что реальная жизнь лётчика это прежде всего крутые виражи и пуски учебных ракет, или многочасовое кружение на предельно малой высоте в поисках ракетной подводной лодки врага или, наоборот, высотный полёт на пятнадцати тысячах метров над землёй. Затянутый парашютными ремнями, в кислородной маске ты летишь на разведку по прямому маршруту - восемь часов в одну сторону, а затем столько же назад, в надежде найти американский авианосец с кораблями его охранения. И, только хлебнув сполна всех прелестей твоей боевой работы и сравнив её с тем, чем занимаются, презираемые тобой "транспортники", ты начинаешь осознавать, почему их, этих ребят палкой не выгонишь на пенсию. А твои друзья-сослуживцы на третьем-четвёртом году лётной карьеры начинают подсчитывать выслугу лет. И прикидывают в уме, сколько же им нужно пролетать, чтобы с учётом льготного исчисления "год полётов - за два года службы", выбрать максимальную пенсию в минимальном возрасте.
Конечно же, мне было жалко погибших товарищей, но я иногда думал, что "нет худа без добра" и в душе благодарил судьбу и своего тестя за предоставленную возможность оказаться в той должности, о которой мечтал и возглавить экипаж, о котором я даже мечтать не мог.

Ребята приняли меня как опытного, хлебнувшего горя, командира. Их деликатность в отношении моего прошлого поразила меня. Ни вопросов, ни намёков, ни напоминаний. Я был этому очень рад. До моего назначения в транспортный полк это экипаж летал под руководством заместителя командира эскадрильи майора Войцеховского. Замкомэска был обрусевший поляк ниже среднего роста, слегка полноват, с квадратным лицом и редкими светлыми волосами. Он переслужил свой пенсионный возраст на четыре года. И эти четыре года экипажу показались самыми долгими годами в их жизни. Находясь под постоянным прессом, неминуемого увольнения в запас, майор каждый день находил повод высказать свое недовольство работой своих подчинённых. По его, мнению его экипаж все делал не так. Не так готовился к полётам, не так летал, не так вёл себя в командировках, и когда в редкие минуты отдыха в экипаже раздавался негромкий смех, ему казалось, что подчинённые смеются над ним. Над тем, что он в два раза старше любого из них, над тем, что он поляк, над тем, что он маленький, толстый, жадный и злой. Вдобавок ко всем этим недостаткам он был ещё и подлый.
Он учил штурмана Васильева как надо управлять подчиненным:
- Пообещай правому лётчику продвижение по службе, - говорил он. - Пусть он тебя водкой поит, баб в постель таскает, сумку с личными вещами несёт для тебя из штаба к самолёту. В общем, служит тебе как собака. А когда придёт время выполнять своё обещание, ты всегда сможешь придраться к какой-нибудь мелочи и ткнуть его в неё носом Не забудь сказать при этом: «Нет, друг, если ты то-то сделал», или наоборот, «чего-то не сделал, то тебе не место среди командиров кораблей». Васильева тошнило от таких откровений Войцеховского. Но и это было ещё не все. В полётах Войцеховский курил. Курил много, зачастую прикуривая одну сигарету от другой. Пачка болгарских сигарет «ТУ-134» уходила за три-четыре часа полёта. Зачастую, во время захода самолёта на посадку, догоравшая на его губах сигарета дымилась прямо в глаза майору. Он щурился, как мог уворачивался от дыма, но окурок изо рта не выпускал. Самолётная система кондиционирования не справлялась с сигаретным дымом, ребята кашляли, страдали головными болями, тёрли слезящиеся глаза, но терпели. Знали, что просить его не курить или жаловаться на него командованию было бесполезно. Поэтому и встретили меня мои подчинённые со вздохом облегчения, едва не прокричали троекратное «Ура» узнав, что я не курю.

После трёх месяцев тренировочных полётов мой экипаж получил первое долгожданное транспортное задание. Нам предстояло перелететь через весь Советский Союз. Если не брать в учёт промежуточные посадки для дозаправки, то этот перелёт выглядел очень привлекательно. Мы должны были доставить военный груз из Владивостока в Москву, затем в Крыму разгрузить коммерческий груз, пустыми перелететь в Ленинград, взять на бумажном комбинате семь тонн бумаги для флотской газеты "На Страже" и вернуться во Владивосток.

Начальник штаба полка, ставящий задачу на этот полёт, не уточнил, каков будет характер коммерческого груза. Поэтому я был очень удивлён, когда утром перед вылетом обнаружил под открытым грузовым люком самолёта две пятитонные машины, доверху загружённые японской электронной техникой. Ожидавшие меня пассажиры что-то обсуждали с возглавлявшим загрузочную команду матросов прапорщиком. По их активной жестикуляции я без труда догадался, что спорят они о деньгах. Вопрос был принципиальный: стоит ли платить матросам деньги за загрузку коммерческого груза или нет? Разговаривавшие, на повышенных тонах люди не заметили моего приближения, и я услышал, как бизнесмен сказал:
- Вы, военные, совсем совесть потеряли. Я во Владивостоке в штабе авиации флота троим заплатил, здесь в Артеме двоим, ещё и тебе с матросами платить?
И, повернувшись к своим, товарищам добавил:
- И все на словах переживают за интересы государства, но деньги берут только наличными, и квитанцию ни у кого не выпросишь.
Один из угрюмого вида охранников молча показал молодому человеку пальцем на меня. Хозяин груза повернулся и, угадав во мне командира, объяснил ситуацию. Выслушав подтверждение своей догадки, я подозвал прапорщика и приказал загрузить самолёт, предупредив его при этом, что об оплате поговорим после моего возвращения в кабинете у командира полка. А чтобы он не умер от страха в ожидании предстоящей расправы, я оставил ему надежду, тихо сказав:
- Если за время командировки я не забуду об этом инциденте.
Прапорщик ушёл выполнять приказание, а бизнесмен протянул мне для пожатия руку и представился:
- Меня зовут Павел, это мои сотрудники.
Он показал на своих спутников.
- Они полетят с нами для охраны груза.

Весь полёт до Москвы я думал о своих начальниках, получивших немалые деньги за организацию этого рейса.
"Умеют же люди чужими руками деньги зарабатывать, - крутилось у меня в голове. - Я семь часов сижу на парашюте, глядя на эти доисторические приборы. Везу в Симферополь груз, а они, играя в кабинетах штабов в шахматы или преферанс, с коммерсантов за это плату берут. И, судя по возмущению заказчика, положат эти деньги себе в карман. Интересно, а насколько законный, с точки зрения таможни, груз у меня в самолёте? Может быть это контрабанда?"
Я подумал, что на этом можно заработать самому. Посмотрел на правого лётчика и решил: "Мне нужен лишь один помощник. Пожалуй, Коваленко для этого подойдёт."
Показав ему жестом: снимай наушники и встань на аварийный люк между сиденьями лётчиков, я поставил перед ним задачу:
- Сергей, слушай меня внимательно и не задавай никаких вопросов. Я всё объясню тебе потом.
Он кивнул головой и я продолжил:
- Как только мы приземлимся в Москве на военном аэродроме Чкаловский, я уйду к диспетчеру по приёму и выпуску прилетающих экипажей, а ты подойди к пассажирам и попроси их приготовить всю документацию на перевозимый нами груз. На их вопросы ответь, что на этом аэродроме такой порядок. Все самолёты, пролетающие через Чкаловский транзитом, обязательно подвергаются досмотру. Проверяется, прежде всего, законность перевозки груза самолётами Министерства обороны.
Сергей вопросительно посмотрел на меня, но, помня о моём наказе - "не задавать вопросов", кивнул головой в знак полного подчинения.

Комиссия, о которой я сказал правому лётчику, на этом аэродроме действительно существовала. Она была учреждена во время войны в Афганистане и контролировала самолёты, летающие за границу. Это был дополнительный орган, помогающий таможенникам и пограничникам разобраться в тонкостях военно-транспортных перевозок. Самолёты морской авиации эта комиссия никогда не проверяла. Я об этом знал от своего командира эскадрильи, который не только научил меня летать на Ан-12, но и попутно посвятил в некоторые тонкости транспортной работы. Пришло время проверить, стоит ли количество водки, выпитое с ним за время моей учёбы, объёма знаний, полученных от него.
Я шёл к своему самолёту мимо стоянки 70-го испытательно-тренировочного авиаполка принадлежавшего космонавтам с разрешением на вылет в Симферополь подписанным диспетчером. Под крылом в ожидании стоял Павел и нервно грыз ногти. Услышав звук моего приближения, он повернулся ко мне, сделал несколько шагов навстречу и спросил:
- Ну что, командир, летим?
- Сейчас груз проверят и полетим, - ответил я.
- А без проверки улететь нельзя? - с тревогой в голосе спросил он.
- Можно, - я сделал паузу. - За деньги можно всё, что угодно.
Он расстегнул дипломат, с которым не расставался весь полёт и, не показывая мне его содержимого, спросил:
- Сколько?
- Тысячу долларов проверяющему и по сто каждому члену экипажа. За молчание.
- Здесь две тысячи, - протянул мне деньги Павел. - Уладь, пожалуйста, этот вопрос.
Я положил деньги в карман комбинезона и быстрым шагом направился обратно в штаб. На половине пути мне повстречался майор, идущий по своим делам на стоянку самолётов. Зная, что Павел смотрит мне в спину, я решил подкрепить свои слова о предстоящей проверке небольшой сценкой, разыгранной с этим офицером.
- Товарищ майор, - обратился я, к нему перегораживая собой дорогу. - Не подскажете, где находится кабинет вашего заместителя командира полка по политической подготовке? - ничего умнее придумать я не успел.
- В штабе. На втором этаже, - пытаясь разойтись со мной, ответил он.
Я должен был остановить его любой ценой. Пришлось перейти на неофициальный язык и сделать ему деловое предложение:
- Слушай, майор, я дам тебе две бутылки водки, если проводишь меня до замполитовской двери.
- Видимо, он тебе действительно очень нужен, - сказал он и, повернувшись, пошёл передо мной.

На втором этаже штаба я дал ничего непонимающему офицеру сумму денег, которой бы хватило на десять бутылок водки, и попросил его несколько минут не выходить на улицу. У одураченного бизнесмена, от волнения за свою контрабанду сходящего с ума, за это время в голове должна была сложиться полная картина особо опасного преступления: "Дача взятки должностному лицу в особо крупных размерах", совершаемого мною по его заказу. Офицер ушёл, а я постоял несколько минут в коридоре и вышел на улицу. Оглянувшись по сторонам я убедился, что небо как всегда голубое, что в Подмосковье набирает силу весна, и оттого, что я только что стал соучастником преступления, жизнь на Земле не остановилась.
Я не спеша шёл к самолёту и думал: «По этой дорожке сотни раз ходил первый космонавт планеты Юрий Гагарин приезжавший сюда из Звёздного Городка на полёты, а сейчас вот иду я, простой капитан Григорьев, в кармане у меня была сумма денег, равная моей двухгодовой зарплате, и сердце моё не сжимается от страха, а поёт от радости. Что ж «Богу Богово, а Кесарю Кесарево». Нет, пожалуй на Кесаря я не тяну. Правильнее было бы сказать «…, а слесарю - слесарево.»
Не доходя пару десятков метров до стоянки, я жестом приказал пассажирам подниматься в самолёт, а технику дал команду готовиться к запуску двигателей.


Глава 9

Раздираемый любопытством второй пилот, запросивший разрешение на руление к взлётно-посадочной полосе, спросил меня по внутренней самолётной связи:
- Ну, как всё прошло?
Штурман и бортовой техник с любопытством посмотрели на меня. Значит, из-за невыдержанности Сергея придётся делиться долларами и с ними. "Эх, молодость. Предупреждал я тебя, молчи. Теперь весь экипаж будет знать о деньгах."
Сделать ничего уже нельзя. Я объявил для всех:
- После разгрузки в Крыму все получат небольшую премию.
В Симферополе, попрощавшись с пассажирами и их грузом, члены моего экипажа принялись дружно уговаривать меня остаться ночевать на благодатной украинской земле. Я считал, что безопасней для нас держаться от мафии как можно дальше. А в том, что мы только что расстались с организованной преступной группой, у меня не было ни малейшего сомнения.

Ночной полёт. Стартовое время, отведённое экипажу от первого взлёта до последней посадки, подходило к концу. Как только мы заняли эшелон маршрутного полёта и включили автопилот, навалилась усталость. Я уселся поудобней в своём кресле и уснул под гул четырёх турбовинтовых двигателей.
"Не могу понять, как я оказался в этом полутемном помещении. Где я? То ли пустая комната, то ли рабочий кабинет. Свет проникает через узкое окно, расположенное почти под потолком. Наверно это чей-то подвал. Попробовал пошевелиться. С удивлением обнаружил, что не могу этого сделать. Сижу на стуле. Мои ноги привязаны к его ножкам, а руки за спиной перетянуты кожаным ремнём.
- Очнулся, голубь ты наш перелётный. За дураков нас принял. Ну, ничего, сейчас у тебя наши доллары через глаза вылезут, - сказал один из двух бандитов, стоящий рядом со мной.
Где я видел эти тупые рожи? - попытался вспомнить я, но не успел. Невидимый мной, напарник говорившего надел на мою голову прозрачный полиэтиленовый мешок. Когда он затянул его у меня на шее, я задёргался. От недостатка воздуха глаза стали вылезать из орбит, рот открылся, пытаясь вздохнуть хоть немного кислорода.
Казалось, ещё чуть-чуть и я умру", но кто-то толкнул меня в плечо, и я с удивлением обнаружил, что моё туловище отклонилось от вертикального положения, и провод наушников передавил мне шею. Осмотревшись, я с удовольствием увидел вокруг себя привычную картину кабины экипажа. Второй лётчик спит, штурман сидит у себя в стеклянном носу самолёта и что-то пишет в бортовом журнале, а техник, разбудивший меня, хитро прищурил глаза и сказал:
- Вид у тебя был такой, как будто ты тёщу во сне увидел.
- Замполита, - ответил я, улыбаясь.
Но улыбка быстро сползла с моего лица, когда, повернувшись к приборной доске, я обнаружил, что все навигационные приборы очень странно себя ведут. Стрелка радиокомпаса медленно описывала круг за кругом, гироскопический указатель курса показывал, что мы летим на восток, хотя я точно знал, что Ленинград от Симферополя расположен почти строго на север. И хоть пятнадцать раз меняй название этого города, его географическое местоположение не измениться. Из своей кабины с недоумением на лице выглянул Васильев.
- У тебя то же самое? - показывая рукой на приборы, спросил я его. Он в ответ кивнул головой.
- Где мы примерно находимся?
- Проходим Великие Луки.
- Мерёжа, - толчком кулака в плечо я разбудил второго пилота. - Доложи авиационному диспетчеру Пскова о пролёте Великих Лук.
Он доложил, но ответа я не услышал. Это означало, что у нас вдобавок ко всему отказала радиосвязь.
- Хорошо хоть двигатели работают, - то ли намекая на моё прошлое, то ли искренно радуясь, сказал бортовой техник.
Неожиданно прямо по курсу, ярко засветились облака. Столб света шириной в несколько сотен метров, простояв полминуты, медленно угас. В гробовом молчании мы продолжали лететь в неизвестном направлении. Через несколько минут показания курсовых приборов восстановились, и в наушниках послышался треск радиопомех. Затем мы услышали голос авиадиспетчера аэропорта "Псков". Он сделал нам замечание за то, что мы не доложили о пролёте очередного пункта маршрута. Мерёжа уже был готов нажать на кнопку радиостанции для ответа, но я опередил его и извинился перед наземной службой за нашу невнимательность.
- Чего ты оправдываешься перед ними? - вполголоса возмутился мой помощник. - Сказал бы всё, как есть.
- Что я должен был сказать? Про яркий огонь появившийся перед нашим носом или про отказ приборов и радиосвязи? Пока мы сами не придём к единому мнению о том, что мы видели, докладывать ни о чем не следует. Как ты думаешь, Мерёжа, что это было?
- Похоже на старт ракеты или на сверхмощный прожектор, - ответил он.
- Согласен, очень похоже. Только вот временный отказ электромагнитных приборов плохо с этим вяжется. Давай подумаем вместе. О грозовой деятельности в этом районе синоптики нас не предупреждали. Значит, это была не молния. Кроме того, в этой зоне нет ни магнитных аномалий, ни космодромов. Мало вероятно и то, что противовоздушная оборона страны запустила свою ракету в пределах воздушного коридора, используемого самолётами гражданской авиации. Ничем другим кроме, как встречей с неопознанным летательным объектом, это происшествие объяснить я не могу.
- Так бы и доложил на пункт контроля полётами, что мы пропустили доклад о проходе Великих Лук из-за встречи с инопланетянами, - стараясь скрыть улыбку, подсказал бортовой техник.
- И сразу же после посадки оказался бы в сумасшедшем доме, - ответил я.
И чтобы развеять повисшее в воздухе недоумение пояснил:
- Я ещё не встречал продолжающих летать лётчиков, кто рассказывал бы о встречах с НЛО. Таких смельчаков сразу снимают с лётной работы. А если они упорно настаивают на своём, то их прячут в психиатрические больницы подальше от людей.
Штурман в знак одобрения моей позиции кивнул головой и от себя добавил:
- Только один или два космонавта открыто говорили о чём-то подобном. Так, то они, Люди с "большой буквы", при жизни приравненные к богам. А это мы, скромные воздушные извозчики.
- Всё иронизируешь? Скажи лучше, во сколько рассчитываешь посадку, извозчик, - спросил Вадима радист.
- На аэродроме Пушкин, славной Ленинградской области, наш доблестный экипаж должен благополучно приземлить свою крылатую машину, - во время своего длинного вступления он производил подсчёты на штурманской линейке, сверяя записи в бортовом журнале с показаниями приборов, и, наконец, разродился точной цифрой. - Через восемнадцать минут.
- Ура! - сказал второй пилот. - Я думал, что мы всю жизнь будем лететь.
- Да, денёк сегодня выдался длинный, но закончится он только в гостинице. Поэтому, прекратить посторонние разговоры и приготовиться к снижению, - поставил я точку в их остроумном словоблудии.
Уменьшая обороты двигателей, я прислушался к шелесту винтов. Намного приятней летать на самолёте, на котором, работу силовых установок можно контролировать визуально. Только слегка повернул голову влево и пропеллеры стали видны через боковую форточку. Видимо, всю оставшуюся жизнь, переводя самолёт на снижение, я буду взглядом контролировать их: "Крутятся ли?"

Глава 10

Военная гостиница города Пушкина располагалась в самом центре города на четвёртом этаже здания, построенном в девятнадцатом веке. Поднявшись по крутым ступеням винтовой лестницы в офис, я позвонил в звонок вызова дежурного администратора, и пока мы ожидали Её Величество, у нас было время осмотреть интерьер предполагаемого места нашего проживания.
Последний раз гостиницу ремонтировали сразу после Второй мировой войны, а, возможно, после Первой, или ещё раньше, после Крымско-турецкой.
Вдоль длинного коридора, стены которого были выкрашены в тёмно-синий цвет, располагались высоченные двери десятиместных номеров. Лёгкая тошнота подкатывалась к горлу при взгляде на железные кровати с продавленными панцирными сетками. Хотя причиной этого неприятного ощущения мог быть и запах из общего туалета, расположенного в конце коридора. Дверь его висела на одной петле и поэтому не закрывалась.
Всё это придавало военной гостинице вид общежития революционных времён. Для полноты картины не хватало только матроса в чёрном бушлате с маузером в деревянной кобуре, сидящего под красным флагом у входной двери.

Толстая администраторша, увидев в начале первого часа ночи мой экипаж, произнесла:
- Принесло вас на мою голову. Предупреждаю сразу - отдельных номеров у меня нет. Размещу вас только с подселением.
- Мы не можем жить в одном номере с чужими людьми, - запротестовал я. - У нас вся полётная документация на руках. А она под грифом "для служебного пользования". Кроме того личные вещи членов экипажа могут представлять интерес для посторонних.
- Да пусть ваша документация будет хоть под грифом "Совершенно секретно". Мне до этого нет никакого дела. Оставляйте кого-нибудь в комнате, когда будете уходить. Администрация ответственности за сохранность вещей постояльцев не несёт, - невозмутимо сообщила она.
- Мы собираемся прожить здесь четверо суток, что же мне, по-вашему, вооруженный караул в комнате ежедневно выставлять?
- Молодой человек, делайте, что угодно. Можете отправляться и искать себе гостиницу по своему вкусу. А тут я командую. Так, что если вы останетесь у меня, то жить будете там, где я вам укажу, - пресекла она мою попытку отстоять наши права.

Я и раньше встречал такого рода ненавязчивое обслуживание и поэтому твёрдо знал, что дальнейшие переговоры не только бесполезны, но и опасны. Администратор в любой момент могла позвонить командиру военного гарнизона, размещённого в уютном городе Пушкин, и мой экипаж будет обвинён в поведении, порочащем высокое звание офицеров.
- Пошли отсюда, ребята. Пока машина, любезно предоставленная нам дежурным по аэродрому, не уехала, попробуем найти себе жильё лучше этого, - сказал я экипажу.
Вернувшись в микроавтобус, мы поинтересовались у водителя о возможности поселения в столь поздний час в другом месте.
- Отелей в городе много, но вам не все подойдут по цене, - ответил он.
- В "Интурист" мы, конечно, не поедем, но в таком свинарнике, как военная гостиница, оставаться не хочется. Отвези нас, пожалуйста, в тихое место, подальше от центра города, - попросил я.
- Есть другая идея, - сказал наш ночной сопровождающий. - В ста метрах отсюда, в бывшем Царскосельском лицее, на самой границе Александровского и Екатерининского парков, вдоль Подкапризной дороги открыли новую гостиницу. Всего лишь десять домиков построенных в китайском стиле и посреди внутреннего двора небольшая пагода. В ней есть обзорная площадка, с балконов которой виден весь парк. До революции, в этой деревне останавливались придворные императоров, адъютанты, советники, фройлен императриц. Строить её начали ещё при Екатерине Второй в конце восемнадцатого века. Недавно, администрация Царскосельского музея переоборудовала эти домики в отдельные коттеджи для туристов. Вам даже не придётся ежедневно встречаться с дежурным персоналом. Каждый домик имеет отдельный вход. Единственное неудобство заключается в том, что после одиннадцати вечера входные двери коттеджей должны быть закрыты.
- Это, пожалуй, даже преимущество, а не недостаток, - заметил я. - Когда в подчинении такие молодцы как мои, то лучше иметь дополнительные рычаги управления ими.
Полусонные ребята даже не улыбнулись. На мою шутку они прореагировали дружным согласием поселиться где угодно, но только побыстрее.