Глава 17

- Что случилось, Петя? Почему ты ночью вернулся? - донёсся из кухни голос Марины.
- Вчера вечером Лёня Кондратьев пошёл заготавливать дрова для костра и рубанул себе топором по ноге, - устало начал свой рассказ турист. - Мы его десять километров по очереди на себе несли через лес до железнодорожной станции. Потом машину скорой помощи ждали и сопровождали в сельскую больницу. Ну, а дальше, я добрался на попутной машине до кольцевой дороги и оттуда пешком шёл домой. Денег на такси никто из нас не взял. Метро с часа ночи до пяти утра закрыто. Вот я с рюкзаком два часа по ночному городу и топал.
"Лучше бы ты заблудился по дороге, - со злостью подумал я. - Или вместо своего друга Кондратьева пошёл рубить дрова."
- Мне бы поесть чего-нибудь, а то ведь Лёня за дровами пошёл, чтобы на костре ужин приготовить. Так нам потом, сама понимаешь, не до ужина было.
- Я быстро всё приготовлю, - и, не дожидаясь вопросов о горе грязной посуды на столе, Марина добавила: - Мы тут с девчонками десятилетие создания нашего отдела отмечали. Лена Кузьмина с Олей Распутиной домой ушли, а Таня на Димкином диване спит. Она немного лишнего выпила и решила остаться у нас. Сам знаешь, молодой женщине поздно вечером и трезвой по Москве ходить опасно, а уж выпившей тем более.
- А сын где? - с раздражением в голосе спросил муж.
- У Таниной мамы вместе с её сыном.
- Не нравиться мне ваша дружба. Что может быть у тебя общего с этой матерью-одиночкой?
- Петя, лучше не начинай. Мне твои ночные походы в лес на субботу и воскресенье тоже не нравятся. Но я тебя дома не держу. Твой отдых с твоими друзьями - это твоё дело, а мой с моими - моё. Вон на холодильнике четыре использованных билета на балет в Большой театр лежат. Хоть один из твоих лесных бродяг пошёл бы туда с тобой? Можешь даже не отвечать, я и так знаю. Они такие заведения за километр обходят. Для них песни Визбора и Высоцкого у костра - вершина культурного развлечения. А я с девочками вчера вечером балет Хачатуряна «Спартак» там смотрела и получила огромное удовольствие.
«Особенно после того, как балет закончился,»- мысленно польстил я себе.

Пока Марина балансировала на острой грани между миром и скандалом, голодный турист доел всё, что нашёл на столе. На душе у него стало намного уютнее. Он зевнул, сладко потянулся и, решив, что четыре часа утра это время, когда лучше спать с красивой женой в постели, чем сидеть и ругаться с ней на кухне, миролюбиво сказал:
- Ладно, не заводись. Уж если мы такие разные, придётся нам и дальше мириться с интересами друг друга.
- Это тебя больше касается, - обиженным голосом ответила супруга, продолжая мыть посуду.
- Иди ко мне, я попрошу у тебя прощение.
- Утром попросишь, когда выспишься, а то ты слишком уставший, чтобы довести своё "прощение" до конца.
Он ушёл спать, а Марина, домыв посуду, осторожно заглянула в нашу комнату и, обнаружив меня за дверью, выдала строгие инструкции о том, как нам исчезнуть с проваленной явки:
- Уйдёте в шесть часов. Я вставать не буду, чтобы случайно его не разбудить. Таня пусть спит, пока я её не подниму. Вечером встретимся в ресторане "Прага" и отметим ваш отъезд, - она достала что-то из кармана халата и продолжила свою речь. - На, разведчик. Это твои трусы. Ты, убегая, потерял их в коридоре. Хорошо я их вовремя заметила, и пока он снимал свои болотные сапоги, незаметно подобрала.
Я попытался её удержать. Принялся целовать, расстёгивая на ней халат, но она выскользнула из моих рук и сказала, впервые произнеся слово, которое мы так старались избегать:
- Я всё не могла понять, за что я полюбила тебя с первого взгляда. А сейчас вдруг до меня дошло. За неистребимый дух авантюризма, за любовь к риску, за постоянное желание найти себе приключение. Жить с тобой я бы, пожалуй, не смогла, потому что сама такая. А вот иметь тебя как любовника, это как подарок судьбы.
Она ушла, а я завёл будильник своих наручных часов на шесть утра и лёг на детский диван под одеяло к ребятам.
Как быстро пролетели два часа сна. Казалось, и уснуть не успел, как сработал мой будильник: "Вставай, командир, Родина ждёт от тебя новых подвигов", - пиликал он мне прямо в ухо. Хорошо ещё руку под подушку не засунул, а то бы точно проспал и часов в девять утра встретился с Петрухой во время утреннего туалета у умывальника.
"Привет брат", - сказал бы я ему, хлопнув дружески по плечу.
"Какой я тебе брат?" - возмутился бы Петька.
А я ему в ответ:
"Как какой? Ясное дело, "молочный", раз мы с тобой одну грудь сосём".

За такими дурацкими размышлениями я попробовал осторожно разбудить лежащую между мной и штурманом Татьяну. Когда я слегка погладил её по бедру, она тихонько повернулась ко мне и оказалась в моих объятиях. Но не скрипеть на стареньком диване нам никак не удавалось, и я сполз на пол, увлекая её за собой.
Она скакала на мне как лихая наездница на своём горячем скакуне, закрыв глаза и откинув голову назад. Её соломенные волосы ниспадали до плеч и в лунном свете окна казались мне абсолютно белыми. Таня была настолько увлечена своими ощущениями, что конечно же, не видела, как Васильев, посмотрев на нас из-под одеяла, погрозил мне кулаком и опять отвернулся к стенке.
Квартиру мы с Вадимом покинули без происшествий. Вернувшись на авиабазу, поспали несколько часов в гостинице, а вечером встретились с подружками в ресторане. Мягкие светло-коричневые диваны «Праги», с их фирменными полосатыми подушками у каждого посетителя за спиной, больше располагали к интиму, чем к приёму пищи. Тем не менее об этом мы в тот вечер не вспоминали. Поговорили о каких-то пустяках, много шутили и смеялись, плотно отужинали и немного выпили, потанцевали и попрощались до нашей следующей командировки в Москву.

Но этого прилёта им придётся ждать всю жизнь.

Никогда наши москвички не узнают правды о том, почему так неожиданно перестали прилетать к ним весёлые парни из Артёма. А самое обидное то, что будут думать обо мне с Вадимом как о предателях. «Поматросили и бросили» - вот что первое придёт им в голову и это будет справедливо. Ведь никто им не позвонит и не расскажет о нашей судьбе. Жёнам и всем родственникам членов экипажа сообщат о трагедии на авиабазе Камрань в первую очередь. Мухина сама от отца узнает - куда это я запропастился. Многочисленные артёмовские подруги моих орлов узнают о их гибели тоже. Даже в Елизово на Камчатке, возможно, всплакнёт по мне официантка Люда Сальникова. А вот в Москву, к самым дорогим нашим друзьям, эту скорбную весть донести будет некому.


Глава 18

После возвращения домой у меня начались неприятности. За белой полосой радости последовала чёрная полоса расплаты.
Я всегда сравнивал жизнь с зеброй, но только недавно до меня вдруг дошёл более глубокий смысл этого банального сравнения. Все знают о чередовании полос на боках этого животного, но не все продлевают свой взгляд до конца его тела. А если кто рискнёт сделать это, то с удивлением обнаружит, что за всеми этими полосками в самом конце зебры находится большая задница. И что все мы там, в конце концов окажемся, не зависимо от того, каких полос было в жизни больше - белых или чёрных.
Первым меня атаковал оперуполномоченный Комитета Глубокого Бурения прикомандированный к нашему доблестному транспортному полку. Ему вдруг "показалось", что резина шести колёс на подмосковном аэродроме была сожжена мной преднамеренно. Но я четыре с половиной года провёл в училище, изучая авиационные дисциплины, а он, в своей пограничной школе, изучал славный опыт сержанта Карацупы и его верной дворняги по кличке Индус, которые за время их совместной службы на границе в Приморье поймали, чуть ли не триста шпионов и диверсантов.
Используя разницу в базовом образовании, я на трёх листах подробно описал всё, что касалось той посадки. Включил в объяснительную записку данные о погоде, угле глиссады, длине полосы и прочее другое. Особист мельком взглянул на мой труд, пообещал показать его авиационным специалистам и больше к этому вопросу не возвращался. А вскоре ему стало не до меня.

Вторая неприятность была другого характера. На очередном коммунистическом собрании меня подвергли резкой критике. После того, как мои партийные сослуживцы расселись по местам, слово взял секретарь нашей первичной организации.
- На повестке дня, товарищи коммунисты, - сказал он, - сегодня один вопрос. Это политическая незрелость коммуниста Григорьева.
Я бросил разгадывать кроссворд в журнале «Огонёк» и стал с интересом слушать, в чём же меня хотят обвинить.
Парторг раскрыл папку с грозным названием "Дело" и принялся читать:
- После возвращения из очередной командировки, коммунист Григорьев Валерий Сергеевич, будучи изрядно пьяным, заявил в кругу сослуживцев следующее, цитирую: "Это же надо так ненавидеть свой народ, чтобы при температуре воздуха минус тридцать градусов вынуждать лётчиков", извиняюсь за грубое слово, но тут так написано - вставил парторг и продолжил далее по тексту чьего-то доноса, - "Срать на улице". Что Вы хотели этим сказать и кого имели в виду, Валерий Сергеевич?
По рядам моих сослуживцев пополз сдавленный смех. Почти сотня коммунистов нашего полка, отложив в сторону журналы, книги и газеты, которые они собирались читать во время очередного нудного собрания, теперь уже с любопытством следили за развитием назревающего скандала.
Сидящий за моей спиной начальник связи нашей эскадрильи, сказал своему соседу:
- Опять Валера что-то отмочил.
- Посмотрим, как выберется из неприятностей в этот раз, - ответил тот.
Я оглянулся на говоривших, обвёл обоих презрительным взглядом и тихо сказал:
- Рано радуетесь.
А громко, не вставая с места, произнёс:
- Это ложь.
- Что именно ложь, товарищ Григорьев? - не ожидавший такого хамского ответа, спросил парторг. - Вы что, не говорили этих слов? Встаньте, пожалуйста, и расскажите собранию всё, что считаете нужным сказать по этому поводу.
- Ложь то, - начал я, вставая. - Что я был пьян тогда, когда сказал эту фразу. Это было три недели назад, после нашего возвращения из командировки Семипалатинск. Вы, парторг, были когда-нибудь в этом населённом пункте? Причём не на городском аэродроме, а на военном, у посёлка Комсомольский, том что воздел ядерного полигона?
- Вы же сами знаете, Григорьев, что не был. Я ведь профессиональный политработник, а не член лётного экипажа.
- Значит, вы спите всегда на своей кровати со своей женой и по нужде посещаете тёплый туалет с белым, чисто вымытым вашей супругой унитазом? - заведённый собственными вопросами я уже не ожидал ответа парторга и без паузы продолжил свою саркастическую речь. - А я, разместившись в гостинице для прилетающих экипажей, не обнаружив посреди ночи туалет в здании, нашёл деревянную будочку в пятидесяти метрах от входа в наш одноэтажный барак. К ней вела протоптанная в полуметровом снегу, такими же лётчиками как я, тропинка. Света в будочке, конечно же, не было. Проводить электричество в деревянный туалет на улице это ведь роскошь. Так вот, открыв дверь, я при свете луны обнаружил пирамиду говна, торчащую из прорубленной в полу дыры. Понимаете ли, парторг? - придал я голосу издевательский тон. - При температуре окружающего воздуха минус тридцать градусов человеческие испражнения не успевают стекать вниз, а нарастают конусом вверх. Чтобы не поранить свой нежный, горячо мною любимый зад об этот конус, я справил нужду прямо на улице, перед деревянным туалетом и употребил снег вместо туалетной бумаги. Как Вы знаете, у нас в конце двадцатого века с туалетной бумагой тоже большие проблемы.
- Подтёрся снегом? - подал реплику полковой врач. - Это полезно для лётчиков. Если ввести это в повседневный обиход, то вероятность возникновения геморроя у лётного состава значительно уменьшится.
Коммунисты, сидевшие до этого момента тихо, дружно расхохотались.
- По прилёту, - продолжал я, не обращая внимание на шум в "ленинской комнате". - Я рассказал об этом в кругу сослуживцев в штабе полка. Не мог же я быть пьяным посреди рабочего дня. Вот этот рассказ один из моих товарищей Вам и донёс.
Я поднял со стула журнал и сел на своё место.
- Вы всё не правильно понимаете, - стараясь взять нити собрания в свои руки, сказал парторг.
- Да куда уж мне, с моим-то скудным умишком, - вставил я.
- Я не говорил ничего осуждающего о Вашем уме, Валерий Сергеевич. Но Вы взгляните на карту мира, и сами оцените обстановку, в которой находится наша страна.
Он подошёл ближе к политической карте мира, висевшей за его спиной. Взял в руку указку. И как хорошо подготовленный лектор принялся меня просвещать.
- Наша Родина временно переживает трудные времена. Она со всех сторон окружена врагами. На западе, - он обвёл указкой всю Западную Европу, включив в неё и Турцию. – Находится мощная военная группировка стран НАТО. На юге - откровенно враждебный нам Афганистан и быстро прогрессирующий Китай. На востоке - Седьмой флот США и до сих пор не подписавшая мирный договор с нашей страной Япония, а подо льдами Северного Ледовитого океана на боевом дежурстве барражируют десятки американских атомных подводных лодок. И для стратегической авиации США северный путь самый короткий. Таким образом, мы находимся в кольце врагов. Партия и правительство неусыпно думает о безопасности всего народа, а не об отдельно взятой нежной «григорьевской" заднице. Сейчас нам нужны стратегические ракеты, а не тёплые туалеты.
После пламенной, проникновенной речи "профессионального политработника" захотелось прослезиться, закричать: "Ура-а-а-а-а!" и застрелиться от позора. Но вместо этого я спросил:
- И как долго продлятся эти "временные" трудности? Когда доблестный Советский народ наконец-то заживёт по-человечески?
- Линия партии, направленная на разрядку напряжённости в мире, обязательно принесёт свои положительные плоды. И тогда правительство сможет, сократив военный бюджет, пустить денежный поток на улучшение жизненного уровня народа.
Мне следовало бы промолчать в этот момент и, возможно тогда парторг, удовлетворившись своей собственной блистательной речью, спустил бы моё "дело" на тормозах. Но какой-то бес непокорности сидел во мне и я брякнул опять:
- Эх, дожить бы.
- Я вижу, Валерий Сергеевич, что Вы упорствуете в своих заблуждениях. Вам как командиру корабля, призванному воспитывать своих подчинённых, это вдвойне непростительно. Сегодня Вы дурно высказываетесь о правительстве, завтра скажете что-то подобное о партии, а послезавтра побежите в американское посольство с секретными документами или угоните самолёт в Японию, как предатель Беленко. Мы не можем этого допустить. Товарищи коммунисты, есть ли желающие осудить политически незрелые высказывания Григорьева?
Добровольцев плюнуть в меня осуждениями не нашлось. Но парторг не зря говорил, что он профессиональный политработник. Два заранее подготовленных техника, выросшие в деревне, принялись по очереди развивать "туалетную тему". Они рассказывали, в каких условиях живёт половина населения страны. О том, что люди моются в банях один раз в неделю. Что горячей воды нет не только в деревнях, но и в большинстве городов Советского Союза. Что женщины после ручной стирки в корытах до сих полощут бельё в прорубях в ледяной воде на озёрах и реках. Что туалеты у всего живущего в сельской местности населения, находятся на улице, именно в деревянных домиках, и ни чего в этом страшного нет.
"Какие же вы идиоты, - подумал я. - Не о том шла речь. Знаю я, что большинство людей продолжают жить в восемнадцатом веке. И благодарят Ильича за проведённый свет в их дома. Знаю и то, что, выросши в обнимку со скотом, любая жизнь чуть-чуть лучше свинской, кажется им раем. А многолетнее стояние в очереди на получение квартиры воспринимается как короткий промежуток жизни между временными неудобствами и настоящим счастьем. Только за этот промежуток вырастают дети, играя в войну в длинных коридорах общежитий, а количество распавшихся из-за бытовой неустроенности семей превышает все мыслимые и немыслимые нормы. Всё это я знаю. Не вчера родился. Я хотел лишь сказать, кто ответственен за всё это. И только было, приоткрыл рот, как тут же получил по мозгам.
Вы, ребята, зубами готовы защищать парторга, - мог сказать я им. - А ведь вам и в голову не приходило, почему он так рьяно защищает нашу с вами партию. И вы никогда не задумывались, почему износив по бетону стоянки не одну пару обуви, работая на авиатехнике и в зной, и в лютый мороз, днём и ночью, сбивая костяшки пальцев о металл, пытаясь гаечным ключом открутить болт на авиационном двигателе, вы оба до сих пор снимаете чужие квартиры, платя за них чуть ли не половину вашей мизерной зарплаты. А он, не прослужив в полку и года, уже живёт в отдельной трехкомнатной квартире. И каждый год ездит в специализированный санаторий. Поправлять своё пошатнувшееся, в борьбе с всякими "недоношенными Григорьевыми", здоровье.
Он ведь сам не верит ни в одно сказанное им слово и думает лишь о том, как бы поскорее вырваться из этого маленького Артёма во Владивосток, а ещё лучше в Москву. И сидеть там тихо в политотделе или даже в политуправлении до самой пенсии, а не трепать себе нервы с этим твердолобым дураком Валерой Григорьевым.
После выступления техников приступили к голосованию о мере партийного наказания. Вопрос о виновности даже не ставился. Не ясно было лишь одно - насколько я виновен. Из трёх поступивших предложений: постановка на вид, выговор или строгий выговор с занесением в учётную карточку, единогласно решили сойтись на выговоре.
"Да чёрт с вами, - подумал я тогда. - Выговор не язва желудка и на зарплату он никак не влияет."

Сразу же по окончанию собрания ко мне подошли члены моего экипажа. Выглядели ребята не здорово. Стараясь не смотреть мне в глаза они стали уверять меня в том, что среди них нет доносчика.
- Я знаю. Это не ваша работа. Не переживайте. Лучше найдите того кто это сделал.
- Ты знаешь, командир, один мудрец сказал: «Не ищи змею укусившую тебя. Ищи противоядие», - сказал штурман.
Кто это сказал? Омар Хайям?
Может Хайям, а может я сам, - ответил Васильев.
Вадим, лучшее лекарство от душевной раны это смерть змеи.


Глава 19

Через несколько дней после того злополучного собрания, когда воспоминания о нём постепенно выветрились из моей головы, я сидел в классе предварительной подготовки и решал шахматную задачу на миниатюрной магнитной доске. Играя сам с собой за чёрных, я пытался обезвредить атаку белых в ферзевом гамбите.
В класс зашёл мой радист Коля Оноприенко и, оглядев всех присутствующих, направился ко мне. Он взял свободный стул и сел напротив меня. Склонившись над шахматами и делая вид, что обдумывает ход, тихо сказал:
- Командир, тебя заложил радист экипажа майора Борисенко, Семён Зорин.
- Ты это о чём, Коля? - спросил я, не отрываясь от гамбита.
- О партийном собрании.
Я сразу потерял интерес к шахматам, но, не прекращая переставлять фигуры, попросил его:
- Рассказывай подробно. Откуда тебе это стало известно?
- Мне его жена вчера рассказала. Он утром улетел на Камчатку. А я, как только убедился, что они набрали эшелон маршрутного полёта, отправился к нему домой в гости. Его Верка сидит дома с грудным ребёнком. У меня с ней о-о-очень близкие отношения. Мы повалялись два часа в постели, а перед самым моим уходом она поинтересовалась, сильно ли тебе попало на собрании. Я ответил, что не очень и спросил её о том, что она обо всём этом знает. Верочка женщина молодая и доверчивая, как ребёнок. Взяв с меня клятву молчания, сообщила, что задолго до партийного собрания ей было известно о предстоящей порке. Не надо быть "семи пядей во лбу", чтобы догадаться, что её муж Семён и есть стукач. Я точно помню, что он стоял среди группы лётчиков тогда, когда ты после командировки материл этот чёртов Семипалатинск.
- А ты не допускаешь мысли о том, что кроме тебя и её законного мужа Семёна с ней спит ещё кто-то?
- Она только второй год замужем, ей и двадцати лет ещё нет. Опять же, отсутствие телефона в их квартире не позволяет ей координировать распорядок прихода нескольких любовников. Я за год наших отношений ничего подозрительного не заметил.
- Ну, ты прямо стратег. Ребёнок-то хоть не от тебя? - зло усмехнулся я.
- Нет. Не могу точно сказать от Семёна или нет, но точно не мой, - Коля поёжился под моим пристальным взглядом.
- Откуда такая уверенность? - продолжил я свой импровизированный допрос.
- Я впервые с ней переспал на втором или третьем месяце её беременности, - ответил Оноприенко.
- Хорошо. Где Зорин сейчас? - спросил я вслух, а про себя подумал: "Пора платить по счетам."
- Должен быть в спортивном зале. Там наши против второй и третьей эскадрилий в баскетбол играют, - казалось, что прапорщик знает всё.
- Ну что ж, пришло время присоединиться к ним. Ты со мной пойдёшь? - предложил я ему.
- Судя по твоему грозному виду, мне лучше будет остаться в штабе, - ответил он, вставая из-за стола.
- Как хочешь, - сказал я, собрал шахматы в коробку, положил их в "штурманский" портфель и отправился в спортивный зал.

Переодевшись в раздевалке, я вошёл в зал, когда до конца игры оставалось около десяти минут. Ребята, сидевшие на скамейке запасных игроков нашей команды, увидев меня, призывно замахали руками, предлагая как можно скорее присоединиться к игре. Я неторопливо обошёл баскетбольную площадку и сел рядом с ними. Мы проигрывали шесть очков. Поэтому команда рассчитывала, что моя свежесть сможет принести перелом в игру. Меня же интересовало совсем другое. Главное было оказаться с Зориным в одной игровой смене. А там я что-нибудь придумаю.
Семён играл хорошо. Молодой, крепкий парень успевал подобрать мяч, отскочивший от щита, отдать передачу открытому игроку из своей команды, сделать рывок под щит соперников и открыться для получения обратного паса. К сожалению, не все игроки нашей эскадрильи могли поддержать его наступательную манеру игры. Мы бы никогда не проигрывали объединённой команде второй и третьей эскадрилий, если бы имели ещё пару таких же "зориных".

После очередной удачной атаки наших соперников я вышел на площадку, заменив уставшего начальника штаба. С моим появлением игра нашей команды несколько оживилась. Всё-таки мне было двадцать восемь лет, а не сорок два года, как майору Грызлову. Постепенно мы стали сокращать разрыв в счёте. И когда до конца игры оставалось чуть больше двух минут, Семён Зорин в очередной раз высоко выпрыгнул под нашим щитом, поймал мяч, приземлился и был готов броситься к кольцу противников, я оказался за его спиной. В момент его первого, стремительного шага я наступил ему на пятку опорной ноги. Всё тело Семёна двинулось вперёд, правая рука успела стукнуть оранжевый мяч об пол, взор его искал партнёров, а ступня левой ноги осталась «прибитой» к полу моим кедом, на котором красовалась надпись на английском языке - "Сделано в Китае".
Он вскрикнул от боли и упал на пол без сознания. Икроножная мышца из продолговатой медленно превратилась в круглую и собралась в подколенном сгибе. В месте разрыва возник провал кожи. "Не плохо, - подумал я. - Разрыв пяточного сухожилия потребует вмешательства микро-хирургов. И он не попадёт на операционный стол в ближайшие несколько часов, то воздушный радист может остаться хромым на всю жизнь. Во всяком случае, после потери сознания, даже кратковременной, врачи до полётов его уже не допустят. Спишут Сеню с борта и зашлют в какой-нибудь батальон связи".

Я стоял над Зориным вместе с остальными членами команды и сокрушался по поводу такой нелепой травмы. Всё произошло так быстро и в такой куче людей, что восстановить картину происшествия никто не смог. Сошлись на том, что сухожилие просто не выдержало резкой нагрузки при рывке из под кольца в атаку. Из санитарной части прибежали врачи, осмотрев повреждение, они подтвердили мою догадку о характере травмы и её возможных последствиях. Два санитара положили Семёна на носилки и унесли для подробного осмотра в манипуляционную.
На обеде весь полк обсуждал это происшествие.
Коля Оноприенко сел за тот же обеденный стол, что и я и, пока мы были вдвоём, тихонько сказал:
- Ну, ты и суров на расправу, командир.
- Я тут не при чём, - соврал я. - Это чистое совпадение.
- Конечно совпадение. И причём абсолютно чистое, - натужено улыбнулся он и передёрнул плечами так, как будто постарался отогнать неприятную мысль.
- Радуйся. Пока Зорин будет в госпитале лежать его Верка недели три одна будет дома сидеть. Вот уж ты душу отведёшь, - я злорадствовал. - Поплачьте там вдвоём над несчастным Семёном в паузах между «подходами к снаряду». Женщины любят, когда их мужей жалеют. Особенно, находясь в объятиях других мужчин.